Том 3. Человек-амфибия - Страница 59

Большая собака – сибирская лайка серой шерсти – с испуганным тявканьем, поджав пушистый хвост, отскочила от Конобеева, потом вдруг, захлебываясь радостным лаем, подбежала к нему и начала лизать его мокрое лицо, влажные стекла очков, каучуковый черный нос, бороду, похожую на водоросли, огромные руки…

«Ах! Ах!» – истерически вскрикивала собака; потом, неожиданно повернувшись на месте волчком, помчалась вихрем к фанзе, стоявшей под елью. На лай собаки из фанзы вышла пожилая толстенькая коротенькая женщина, с пухлыми красными руками и красным круглым лицом. На голове ее был повязан чистенький белый платок с черным горошком; синяя просторная кофта из китайского полотна и черная длинная юбка колыхались при каждом движении. Женщина вперевалку, по-утиному, заковыляла к берегу.

Конобеев смущенно поднялся с мокрого песка и направился к ней навстречу, а собака с радостным лаем бегала то к женщине, то к старику, пока они не сошлись, после чего лайка начала прыгать вокруг них.

– Здравствуй, старуха! – сказал Конобеев, потряхивая сетью, в которой трепетала рыба. – Вот я тебе… того… рыбки принес!

Но старуха не обратила на сеть с рыбой никакого внимания.

– Сними ты хоть поганую образину с лица, смотреть тошно! – сказала она строго. – Водяной. Прямо водяной! И течет с него, как с утоплого. Ха-а-рош! Нечего сказать. Иди, переоденься в сухое, что ли!

– Ничего, высохну. Теперь тепло. Да мне и назад скоро в воду. Работа ждет.

– Да ты хоть чаю напейся. Отсырел небось там, в воде. Давно чаю не пил.

Конобеев шумно вздохнул и снял с себя очки, каучуковый нос и ранец.

Его собственный нос был немногим краше каучукового: большой, мясистый, рыхлый и вдобавок поросший седыми длинными волосами. Удивительны были руки с большими, малоподвижными, очень широко расставленными пальцами и складчатой толстой кожей. А на ладонях у старика были настоящие мозольные подушки. На эти ладони он свободно клал горячий уголек, не обжигаясь.

– Однако так и быть, пойдем, старуха! Рыбу в кадушку с водой пусти. Завтра ушицу сваришь. Больше горбуша, но есть и сельдь, иваси…

Жена Конобеева, Марфа Захаровна, знала, что ее старик любит чаевать. Для этого она его и заманила с коварством женщины в китайскую фанзу, где жила. Когда Конобеев переступил порог фанзы, Марфа Захаровна, быстро двигаясь по фанзе своей утиной перевалкой, приготовила чай, положила на стол свежий хлеб и, глядя на мужа, вливавшего в огромный рот стакан за стаканом, начала отчитывать его за «беспутную жизнь».

– Ну где же это видано, где это слыхано, чтобы человек, как горбуша, в воде жил? Рыбам – вода, птицам – воздух, а человеку – земля. Так испокон веку сам бог положил. Залез ты в мокрое место.

– Однако человек по воздуху теперь летает лучше всякой птицы, – возражал Конобеев, прихлебывая чай.

Марфа Захаровна не обратила внимания на эту реплику и продолжала, все более повышая тон:

– Коли женился ты на мне, так и живи со мной, а не с горбушами и сельдями. Какой ты муж после этого, когда тебе селедка милей, чем жена? Сорок лет жили вместе, а тут на тебе! Как подменили человека. Сдурел на старости лет. Не хочу и не желаю. Либо я, либо селедка. Теперь женщине вольная воля. Вот пойду в загс, да и разведусь с тобой.

– Однако… – начал Конобеев, но поперхнулся чаем. Залаяла собака, а из-за двери показался Ванюшка.

– Правильно, Марфа Захаровна, правильно, мамафа! – крикнул Ванюшка, появляясь в дверях в одних трусах. – Теперь не старый режим. А только вы напрасно, мамафа, на Макар Ивановича серчаете. Вы бы лучше пришли сами к нам жить…

– Что? Я! Под воду? К селедкам? Я не русалка, прости господи, чтобы под водой жить. С лягушками, с гадами морскими.

– Нет там лягушек, Марфа Заха…

– Да никогда!

– А вы бы хоть глянули, Марфа Захаровна. У нас там очень даже отлично. В самом море-океане стоят фелезные хоромы-колпаки, а под колпаками – избуфка. А в избуфке и светло, и тепло, и никакой воды – сухо вполне. И чаек, и сахарок, и самоварчик найдется.

– Ты бы лучше штаны надел, чем старых людей учить. Бесстыдник! А еще комсомолец.

– Боитесь, значит?

– Ничего не боюсь. А отсыреть не желаю.

– А вот Пунь не побоялась. Корейка-то смелей вас. Она у нас на все руки. И варит, и фарит, и белье стирает, и пол моет.

– Пол моет? Под водой-то?

– Да что же вы, в самом деле думаете, что у нас все водой залито – и полы, и кровати, и самоварные трубы? Ничего подобного! Суше, чем в вашей фанзе. Эх, вот только что плохо: не умеет по-нашенски варить обед Пунь. Как наварит своих корейских куфаний – один только Цзи Цзы и лопает с аппетитом. А если бы вы, Марфа Захаровна, нам ффи сготовили, как, помните, угоффяли меня? Я до сих пор пальчики облизываю. Вы бы нам варили да фарили, да пироги рыбные пекли с рыбной начинкой, да пельмени…

Похвала подействовала – Марфа Захаровна смягчилась, но о том, чтобы спуститься под воду, и слышать не хотела.

– Приходи сам сюда пельмени есть, – ответила она, улыбнувшись.

– Однако нам пора, – сказал Конобеев и начал надевать на себя маску и водолазное облачение.

– Глаза бы мои на тебя не глядели! – качая головой, сказала старуха.

– Ничего особенного, однако, – ответил Конобеев и направился с Ванюшкой к берегу навстречу налетавшим волнам. Волны грохотали, пена шипела на песке, брызги летели дождем, а Конобеев смело шел вперед.

– Держись за меня! – крикнул он Ванюшке, когда они подошли к волнорезу. Ванюшка ухватился за богатырскую руку старика. Первая волна обдала их и едва не сбила с ног.